Сергей Юрьенен – прозаик, журналист, переводчик, издатель. Родился в 1948 г. во Франкфурте-на-Одере. Жил в Ленинграде, Гродно, Минске, Москве. Окончил филологический факультет МГУ. Работал зав. отделом в редакции журнала «Дружба народов». В 1977 г., после выхода первой книги, был принят в Союз писателей СССР. В том же году, выехав по частному приглашению во Францию, принял решение обратно не возвращаться и обратился к правительству Франции с просьбой о политическом убежище. Жил в Париже, Мюнхене, Праге. В 1979–2004 гг. работал журналистом и редактором на американской радиостанции «Свобода»; с 1986 г. ответственный редактор культурных программ Русской службы, затем помощник директора по культуре. В 2004 г. уволен по сокращению штатов. Переехал в США, жил в Вашингтоне и Нью-Джерси. В 2008 г. основал и возглавил интернет-издательство «Franc-Tireur USA», публикующее в основном произведения некоммерческих литераторов.

Автор более 30 книг – романов, сборников рассказов, документально-беллетризованной публицистики. Лауреат нескольких литературных премий. Переводился на английский, французский, немецкий, венгерский и др. языки. Член Американского ПЕН-Центра. Член Всемирной федерации журналистов.

Павел Матвеев – литературовед, эссеист, публицист, редактор. Сфера его интересов –деятельность советской цензуры эпохи СССР, история преследования тайной политической полицией коммунистического режима советских писателей, литература Русского Зарубежья периода 1920–1980-х годов. Эссеистика и литературоведческие статьи публиковались в журналах «Время и место» (Нью-Йорк), «Новая Польша» (Варшава), «Русское слово» (Прага) и др., в России – только в интернет-изданиях. Как редактор сотрудничает со многими литераторами, проживающими как в России, так и за её пределами – в странах Западной Европы, Соединённых Штатах Америки и в Израиле.

Cловесность, растворённая в эфире:

30 лет программе Радио «Свобода» «Экслибрис»

Интервью Павла Матвеева с писателем Сергеем Юрьененом. Окончание.

Начало см. здесь.

П. М.: В 1994 году американское правительство приняло решение о переводе радиостанций «Свобода» / «Свободная Европа» из Германии в Чехию – по причине того, что после победы в «холодной войне» информационное вещание на Россию было лишено значительной части прежнего финансирования. Многие ведущие сотрудники Русской службы покинули Радио – одни не захотели терять привычный баварский комфорт, другие решили, что лучше выйти на досрочную пенсию. Вы же оказались среди тех, кто согласился поменять Английский парк на Вацлавскую площадь. Что стало основной мотивацией такого решения?

С. Ю.: «Основной» – здесь совершенно правильный эпитет. Потому что о своих мотивах я мог бы написать роман. Позволю себе напомнить, что штатная работа в штаб-квартире «Свободы» мне стоила Парижа, после которого Мюнхен стал шоком. Скажем так: эстетическим. За десять-одиннадцать лет к бюргерскому благоденствию я притерпелся, но из окон «Свободы» смотрел на столицу Баварии как на место работы, не более. Контракт был, что называется, пожизненный, но я исходил из того, что когда-нибудь вернусь туда, откуда приехал. В Париж, где в своё время «выбрал свободу» и жил в модусе этой французской либертэ семь лет, я каждые два года отправлялся ради обновления своих беженских документов. Мне было сорок пять лет, когда Билл Клинтон, попив в «Златом тигре» пива с Вацлавом Гавелом и Богумилом Грабалом, решил подвести черту под нашим мюнхенским существованием. Для тысяч американцев Прага 1990-х стала тем, чем для их предков был Париж 1920-х, – богемной столицей Европы. Диссидентский образ Праги питал меня с ранних лет, когда в Союзе я читал со словарём Франца Кафку и Арношта Люстига. И всё же не магнетизм Праги, заменившей мне Париж, был основным в решении. Работа – её, так сказать, импетус. Набранная энергия, толкавшая вперёд. Мой коллега Тенгиз Гудава называл это словом «миссия» – и, несмотря на пафос, был в том, конечно, прав. «Холодная война» закончилась нашей победой, но, как показало не очень отдалённое будущее, радовались мы преждевременно. Надо было работать дальше. И мы с «Поверх барьеров» и «Экслибрисом» оказались в здании на Вацлавской площади.

– Однако ещё до перебазирования радиостанций «Свобода» / «Свободная Европа» из Мюнхена в Прагу там происходили различные драматические события, которые не могли не оказывать влияния на творческие процессы внутри коллектива…

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду мятеж, вспыхнувший в Русской службе в августе 1992 года. Когда большая группа сотрудников обвинила Владимира Матусевича в волюнтаристских методах руководства, ущемлении интересов подчинённых и прочих смертных грехах. Против директора выступили ведущие сотрудники – его заместитель Евгений Кушев, Савелий Шустер, Ефим Фиштейн. Разразился кризис. Матусевич был вынужден подать в отставку. Исполняющей обязанности директора Русской службы стала Фатима Салказанова, однако её не утвердило в должности американское начальство…

– Историю Радио вы, похоже, знаете лучше меня. Не пропадает ли в вас, Павел, писатель, автор фактоидов? Не думали создать что-нибудь в духе «ТАСС уполномочен заявить…»[1]? Читатель бы возликовал: новый Юлиан Семёнов! – правда, с обратным идеологическим знаком.

– Хм… Юлиан Семёнов плохо кончил.

– Хэппиэндов в жизни не бывает, но своего массового совчитателя этот фаворит Андропова держал в напряжении до самого упора.

– За идею – спасибо, подумаю… И всё же, возвращаясь к подлинной литературе. Новым директором Русской службы стал Юрий Гендлер, до того руководивший свободовским бюро в Нью-Йорке. Про Гендлера хорошо знавшие его люди говорили, что он при любом раскладе предпочитает книге – кино. Как вам работалось при новом начальстве с такими пристрастиями?

– Звучит, будто вы подразумеваете первую часть низколобой триады «кино, вино и домино». Но я люблю кино. Писал о нём из парижского бюро, летал на «недели» советского кино во Франкфурт-на-Майне, освещал мюнхенские «фесты», а один раз Матусевич, отказавшись от своей прерогативы киноведа, доверил мне даже Венецианский фестиваль. Гендлер предпочитал кино американское, но с этим у нас конфликта интересов не возникло. Скорей наоборот. Работы, правда, стало больше. Особенно с переездом в Прагу. Но именно в Праге мне выпало рабочее счастье обрести, причём на постоянной основе, продюсера, о котором можно было только мечтать. В мюнхенский период по должности Руслан был заместителем президента радиокорпорации по звучанию, и не случайно: мультикультурный полиглот с американским паспортом, истинный гражданин мира, этот могучий жизнелюбивый человек с душой поэта (в юности издал в Ирландии книжку стихов) был гений звука. «За режиссёрским пультом Руслан Гелисханов, у микрофона Сергей Юрьенен…» – отныне так начинались все мои программы, включая, помимо чисто литературных, и «Песни без границ», и «Концертный зал “Свободы”», и «Кинозал “Свободы”». Юрий Львович Гендлер подвигнул нас на «кинодвадцатки», которыми «Свобода» отметила столетие кинематографа: кинодвадцатка Мировая, затем Русская.

– Помню эти прекрасно сделанные программы – и обожаемую Гендлером «Касабланку», которую он считал лучшим фильмом за всю историю кинематографа, и любимый вами «Пепел и алмаз» Вайды, и другие. Как реагировали слушатели на эти передачи?

– Среди откликов, которых была масса, больше всего меня тронуло тогда письмо подруги Мандельштамов, Осипа и Надежды, литературоведа Эммы Герштейн. Эмме Григорьевне было далеко за девяносто, но она дала себе труд написать от руки мне в Прагу, что, слушая эти передачи в Москве, впервые осознала, насколько важен был кинематограф для формирования вольнодумцев 1960-х.

– Новый период программы «Экслибрис» – не мюнхенский, но пражский. Что изменилось в ней после переезда в Столицу Ста Шпилей? Как она развивалась во второй половине 1990-х годов? С какими именами для вас в первую очередь связаны те годы?

– В Праге появились новые голоса, новые молодые дикторы. Я всегда был за радио «горячее» (по тому же Маклюэну), и этот подход всецело разделяло моё непосредственное пражское начальство – как Юрий Гендлер, так и сменивший его на посту директора Русской службы Марио Корти. Этот поразительный человек, влюблённый в русскую культуру итальянец, предпочитал всему на свете музыку, но никоим образом не препятствовал ни кино, ни литературе (сам будучи, можно сказать, русским писателем: он ведь по-русски написал свою изданную в России книгу[2]).

Что касается «Экслибриса», то в Праге он воскрес благодаря Александру Эткинду. «Эрос невозможного» произвёл на меня такое впечатление, что «Свобода» пригласила автора в Прагу, где сериализация этого интеллектуального бестселлера прошла под его контролем и с его участием. Что было дальше? Проза Дмитрия Добродеева, букеровского финалиста 1996 года и сотрудника нашего отдела новостей[3]. Звучали Михаил Берг и Самуил Лурье из Санкт-Петербурга, москвичи Игорь Мартынов и Анатолий Курчаткин. Кто ещё? Василь Быков и Юз Алешковский, Владимир Марамзин и Виктор Суворов, Андрей Битов и Пётр Вайль, Вера Павлова, Юрий Арабов, Дмитрий Бавильский и многие другие. Да и не одни только писатели. Выступали у нас в эфире Борис Гребенщиков, Наталья Пивоварова, Чиж, другие барды и рок-группы – «Колибри», «Аукцыон».

– В первые годы существования программы почти все выпуски были посвящены литературе российской – как эмигрантской, так и той, что, находясь в метрополии, пребывала под цензурным гнётом или подвергалась эстетической обструкции. Однако со временем вы стали всё большее внимание уделять литературе иностранной, то есть переводной. Особенно это стало заметно в пражский период «Экслибриса», но началось ещё в последние мюнхенские годы. С чем было связано перепрофилирование программы?

– С моим интересом к иностранной литературе и желанием восполнить то, что оставалось за рамками одноимённого московского журнала. Переводная литература представлялась в «Экслибрисе» в рубрике «Впервые по-русски». Это были тексты, которые специально для программы переводились с иностранных языков, в том числе и мной самим. Больше внимание уделялось шорт-шорту[4]. В контексте этого жанра у нас возникла особая «обратная связь» с Россией, где стали выходить антологии сверхкраткого рассказа. В рубрике впервые прозвучали произведения таких выдающихся писателей ХХ века, как Луи-Фердинанд Селин, Богумил Грабал, Уильям Берроуз, нобелевских лауреатов Иосифа Бродского и Дарио Фо, современных писателей США, Кубы, Великобритании, Франции, Италии, Испании, Германии, Чехии, Югославии, Хорватии, Беларуси, других стран мира. Особенно расцвела эта рубрика в Праге. Кто прозвучал у нас впервые? Литовец Саулюс Томас Кондротас, чехи Пётр Шабах и Михал Вивег, англичане Нил Гейман, Иен Бэнкс, Джон Ле Карре, итальянцы Курцио Малапарте и Марио Корти, испанцы – Франсиско Умбраль и другие. Романом французского писателя Мишеля Сайан «Читайте лучше Куртелина» мы отметили 1968-й мятежный год в Париже. Современной кубинской литературе были посвящены два выпуска «Кубалибриса».

– Но доминировали всё же американские писатели.

– Американцев было больше других, что отражало пристрастия не только редактора, но и тех, кто вносил свой вклад в «Экслибрис»: Дмитрий Волчек, Алексей Цветков, Остап Кармоди. Вот список прозвучавших американских прозаиков, заведомо неполный: Дональд Бартлем, Реймон Карвер, Ричард Форд, Тобайес Волфф, Тим О’Брайен, Бэрри Хэнна, Леонард Майклз, Джоан Дидион, Трумэн Капоте, Пол Боулз, Джеймс Эллрой, Том Роббинз, Дон Деллило, Ален Фёрст, Стив Добинз, Дэйв Эггерз, Глен Дэвид Голд. Не все они до сих изданы в России, но для читателей в метрополии знакомство с некоторыми из них началось именно с нашей программы.

– С кем, например?

– Например, с Чарльзом Буковски.

– О, Буковски! Знаете, если бы вы спросили, какой выпуск «Экслибриса» стал самым дорогим для меня, я бы не колеблясь назвал именно этот – вышедший в эфир в июле 1993-го, за полгода до смерти Хэнка. Это был эталонный «Экслибрис»: рассказы Буковски в вашем переводе читали Евгений Кушев и Игорь Берукштис в сопровождении насквозь пропитого голоса Тома Вэйтса, идеально соответствующего прозаическому содержанию. Помню, как вы рассказали в этой программе историю своего знакомства с сочинениями Буковски, – это произошло в Париже, где его книги были выловлены вами из ящика уценённой литературы с надписью «From the second hand»[5]…

– Именно так: в Латинском квартале, в магазине «Жозеф Жибер» на бульваре Сен-Мишель. Куда их сдал перед возвращением домой, должно быть, просвещённый молодой американец. До того я не был знаком с продукцией калифорнийского издательства «Black Sparrow» («Чёрный воробей»), которое ещё в 1960-е «поставило» на Чарльза Буковски. Основатель издательства Джон Мартин убедил его уйти с работы на почте и всецело отдаться писательству, пообещав выдавать по сто долларов ежемесячно до конца жизни, если он будет только писать. Через несколько недель Буковски положил ему на стол рукопись «Почтового отделения», своего первого романа. Эту книгу я тогда и выловил. Знакома она вам?

– И не только как читателю. Много лет тому назад довелось принять участие в издании её в России – имею в виду правильный перевод, сделанный Юрием Медведько и изданный именно под названием «Почтовое отделение». Акцентирую на этом внимание по той причине, что существует ещё и перевод неправильный, то есть кривой, изготовленный Максимом Немцовым и изданный под названием «Почтамт». Впрочем, это отдельная история… И что было дальше?

– Буковски надолго стал одним из моих читательских пристрастий. Я собрал все его книги, а когда «Свобода» меня отправила на Франкфуртскую книжную ярмарку, я разыскал там стенд «Чёрного воробья». Издательство представлял сам мистер Мартин; он надел в Европу тесный тёмно-синий блейзер с золотыми пуговицами и выглядел несколько потерянным. Я представился, пожал ему руку и сказал: «Спасибо за Хэнка!» Потом в Мюнхене перевёл несколько рассказов Буковски, которые в чтении моих бывших коллег так вам понравились.

– Говорят, что сильнее всего человеку запоминаются две любви – первая и последняя. Не знаю, уместно ли экстраполировать эту поговорку на тему нашей беседы, но… Последний выпуск программы «Экслибрис» вышел в эфир в апреле 2004 года. Помните ли вы его?

– Разумеется. Выпуск был посвящён Рубену Давиду Гонсалесу Гальего. Автору книги «Белое на чёрном», которая – в этом уже не сомневаюсь – вам тоже известна.

– Не то слово. После того как я эту книгу прочитал, мои эмоции были столь сильными, что помню их до сих пор. А прошло уже шестнадцать лет – книга была издана в 2002 году. И ведь без вашего участия в этом, насколько мне известно, не обошлось?

– По рукописи «Белое на чёрном» был сделан «Экслибрис». Я также написал предисловие к её публикации в журнале «Иностранная литература», но к изданию книгой отношения не имею. А касательно её возникновения… Автор был жителем Новочеркасска, когда в 2000 году прислал мне электронной почтой в Прагу три-четыре коротких рассказа. Вдохновлённые «Экслибрисами», посвящёнными минимализму в прозе, эти шорт-шорты меня необыкновенно впечатлили. А ещё больше – тот факт, что мой корреспондент из глубинки оказался восставшим из мёртвых сыном не кого-нибудь, а моей бывшей испано-французской жены от её первого брака со студентом из Венесуэлы. Когда Рубен Давид появился в Праге осенью 2001-го и остался под крылом своей мамы, я стал склонять его к тому, чтобы превратить те мини-тексты в полноценную книгу. Приносил для вдохновения Гертруду Стайн – как наставницу Хемингуэя, мэтра «телеграфного» стиля. Приводил живую легенду – Юза Алешковского, который давал ему свои писательские наставления наедине. Но свой литературный подвиг Рубен вершил сам – предложение за предложением складывая книгу ночью на потолке, а днём отстукивая на ноутбуке указательным пальцем, единственным работающим. Случившийся в Праге Андрей Битов, президент Русского ПЕН-центра, прочитав рукопись, сказал мне потрясённо: «Великая книга!»

– Признаться, я редко бывал в чём-либо согласен с литератором Битовым, но в данном случае наши мнения идентичны. «Белое на чёрном» – это действительно великая книга. Её появление стало подлинной сенсацией – безо всяких кавычек. Я бы сказал, феноменом. Довольно странно, что «Экслибрис» оборвался именно на ней…

– Книга, начало которой положили наши передачи, получила премию «Русский Букер» за лучший роман 2003 года. Но ситуация на Радио была уже такой, что новость о престижной российской премии автору, открытому как-никак «Свободой», озвученная на летучке в Праге, была встречена гробовым молчанием. Вела собрание новая начальница, а её формальный зам по культуре – ваш покорный – уже находился в столь глубокой и демонстративной опале, что, услышав эту новость, по неясным причинам удручившую директрису, коллеги не только воздержались от поздравлений, но даже не решались взглянуть в сторону «виновника торжества».

– Уничтожение «Экслибриса» весной 2004 года по решению тогдашней начальницы Русской службы стало прологом к вашему увольнению с радиостанции «Свобода» в том же декабре. Это убийство имело какую-то вразумительную мотивацию?

– Самое странное – в том, что самой г-же Марии Кляйн программа нравилась. Так она мне говорила до своего назначения директором, и причин сомневаться в искренности этого у меня не было: когда мне не хватало женских голосов, она охотно принимала в ней участие как диктор. Скажем, в «Экслибрисе» по пражским рассказам американца Ричарда Катроваса. Так что вряд ли решение исходило от исполнительницы. Мотив же был, и не сказать, что притянутый за уши. Пятнадцать лет в эфире! За это время в России, дескать, победила свобода – слова, литературы, книгоиздания. Оставим «Экслибрис» московской «Независимой газете», а у нас он пережил свою полезность. Как человек ангажированный, я не мог при этом не вспомнить Сартра, а именно сардоническую соль концовки его книги «Что такое литература»; за точность, правда, не ручаюсь: «Мир может обойтись и без литературы. Но точно так же он может обойтись и без человека». Конечно, это сказано в широком контексте, но в нашем, узком, этим человеком вскоре оказался ваш, Павел, собеседник.

– Знаете, Сергей, я, конечно, не владею информацией об истинной подоплёке тех событий и не имею права обо всём этом судить. Но, если глядеть на это извне, – история очень некрасивая. Тогда ведь уволили не только вас – работы на «Свободе» одновременно лишились также Марио Корти, Лев Ройтман и Тенгиз Гудава. Который не смирился с увольнением, не покинул Прагу, как это сделали вы, боролся за восстановление на работе – и погиб при обстоятельствах, которые иначе, чем крайне подозрительными, назвать нельзя[6]… «Экслибриса» же мне жаль особенно – как его слушателю с первого выпуска и до самого конца.

– Эта весть ударила меня в Америке, где обретался к тому времени уже пятый год и сделал интернет-издательство «Franc-Tireur USA». В лице Тенгиза Гудавы я потерял не только бывшего коллегу, но и автора: мы выпустили его роман «Хельголанд», он хотел отредактировать его второе издание, а ещё передать нам книгу о шумерской культуре, работа над которой оборвалась с его гибелью. Не вдаваясь в этот пока ещё тёмный сюжет, могу лишь повторить слова из Евангелия, уже здесь прозвучавшие: нет ничего тайного, что не сделалось бы явным. Рано или поздно. Что же до программы, то архив «Экслибриса» пражского периода за 1997–2004 годы в значительном объёме сохранился. Там немало любопытного и познавательного. Его адрес: http://archive.svoboda.org/programs/ex/

– Со времени прекращения программы «Экслибрис» прошло почти пятнадцать лет. Примерно столько же вы не работаете на радио, где она вами делалась. Что вы можете сказать обо всей этой истории сейчас – оглядываясь на прошлое с другого берега мирового океана?

– Сейчас мне ясно, что та программа, а может быть, и всё, что делалось на Радио, было эфирным продолжением потребности, которую я вывез с собою вместе из Союза и которая ещё в Париже заставляла пробивать тексты не только мои собственные, но и представителей моего «замороженного» поколения 1970-х. В Мюнхене немецкая славистка Йоханна Ренате Дёринг-Смирнов удивлялась: как может писатель рекламировать других писателей? Я говорил что-то насчёт компартментализации, искусства разделения сфер. Но если серьёзно… Согласно одному из определений, ад есть заткнутый рот. Безгласность. Обречённость на невозможность самовыражения, насильственную немоту. Повторяю это за Томасом Манном, чья мысль меня очень поддерживала именно в те мои лучшие годы, проведённые в подобном аду. Ну и, конечно, чувство литературы, которая для меня есть «поверхбарьерная» совокупность множества истин, голосов и видений.

То, что оборвалось с «Экслибрисом» в Праге, на этом, американском берегу нашло себе форму нашего с моей женой Мариной Ками интернет-издательства «Franc-Tireur USA». Ему одиннадцатый год. Издано полтысячи книг.

– О чём вы до сих пор жалеете как редактор и ведущий «Экслибриса»? Кого вам, быть может, хотелось представить на его эфирных страницах, но по каким-либо причинам сделать этого так и не привелось?

– Как спела нам Эдит Пиаф – «Je ne regrette rien»[7]. Мне как-то попались на глаза воспоминания о «Свободе» Владимира Сорокина, поданные с гастрономической точки зрения[8]. Писателю запомнилось то, что поразило сильнее всего. Не скажу, что мы его первооткрыватели, но радиоспектакль по роману «Норма» вызвал в Союзе немалый отклик во времена, когда автор находился там «под поверхностью». Михаил Берг, питерский писатель и деятель «второй культуры», а ныне бостонский профессор, тоже акцентировал мою «окормляющую» функцию, называя своего редактора «кормильцем и работодателем многих бедствующих на чужбине русских литераторов» и предрекая судьбу войти в историю русской литературы «именно в этом двойном качестве: писателя-ведущего». А вот безвременно ушедший в прошлом году прозаик, поэт, драматург Олег Юрьев (тоже из Санкт-Петербурга, но особенно прославившийся на немецком языке в Германии, где в своё время посоветовал я ему остаться) написал, что как автор он нигде не чувствовал себя столь же свободно, как в рамках культурной программы «Свободы». Этот отклик мне всего больше по душе. Хотя себе в заслугу не ставлю ни возможность платить за вольное русское слово валютой, ни меру той былой свободы. Знаете, почему?

– По-видимому, по той причине, что вы занимались любимым делом, работая не только на себя, но и на того дядю, которого принято называть Дядюшкой Сэмом.

– Говоря откровенно, не знаю, на себя ли я работал или против. Всё же немалая часть жизни растворилась в эфире. А что касается «звёздно-полосатого» Дяди, то, казалось бы, какое ему дело до русской литературы, тем более «новой»? И тем не менее. Дух свободы веял именно оттуда – из-за океана. «Это сладкое слово свобода» на одноимённом радио имело место.

– А я разве ставлю этот факт под сомнение? И последнее. На книжных экслибрисах чаще всего значится: «Из книг такого-то…» (Например: «Из книг Акакия Акакиевича» или «Из книг Д. Тарасенкова» и т. п.) Есть ли экслибрис у вас – как у писателя и владельца библиотеки? И если да, то что написано на нём?

– Иронию вашу понимаю. Однажды в Мюнхене по просьбе коллеги я подписал экземпляр ардисовского «Сына Империи». Теперь эту книжку некто в Москве пытается реализовать с малореалистической, по-моему, надеждой на профит[9]. Почему нет… При всей моей преданности «бумажным» книгам, натуре, как нас уверяют, уходящей (при том что все продолжают их читать), у меня никогда не было персонального книжного знака. Такой вот изъян в культуре… Библиотеки были, и многоязычные. Гибли по мере смены мест и возобновлялись, словно закольцованные «вечным возвращением». Кое-что сохранилось и после переезда в горы Северной Америки. Основное.

– Ну, коли так, то не могу удержаться от проявления постфинального любопытства. Если бы экслибрис у вас всё же был – какое послание открывающему им помеченную книгу он бы содержал?

– Как назвал Эбби Хоффман свой хипстерский трактат? «Укради эту книгу»[10]? Или, в русском переводе, «Сопри»?

– А быть может, «Je ne regrette rien»?

– В том смысле, что если украдут, не жалко? Жестокий вы, Павел, человек. Вам, видимо, не приходилось переживать это ощущение – горечи от потери любимых книг. Незабвенный Олег Юрьев вспоминал мой «заваленный книгами кабинетик в мюнхенской редакции Радио “Свобода“». Я счастлив, что книгу, которую ему там и тогда подарил[11], он нашёл «упоительной». Должен сказать, что, как человек доверчивый, дверь того самого кабинетика я держал открытой. А потом впадал в глубокую мизантропию, обнаруживая, что с полок исчез то пелевинский «Синий фонарь», то «Как я и как меня» Яркевича, обе книги с автографами. Другие утраты не стану даже вспоминать. От всей души желаю вам такого никогда не испытать. За идею же мерси. А ещё большее – за беседу о том, что вам запомнилось, а стало быть, растворилось в эфире не совсем без остатка.

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] Пропагандистский роман (1979) советского литератора, агента КГБ Юлиана Семёнова (Ляндреса; 1931–1993).

2 Корти М. Дрейф. М.: Вагриус, 2002.

3 Написавшего о своей работе на Радио «Свобода» книгу под названием «Большая svoboda Ивана Д.» (2010).

4 От англ. short-short – сверхкраткий. Беллетристический жанр, подразумевающий рассказ объёмом не более четверти авторского листа (10 000 знаков).

5 «Из вторых рук» (англ.).

6 Согласно официальной версии чешской полиции, в ночь с 15-го на 16 апреля 2009 г. Т. Гудава стал жертвой ДТП. Водитель, чья машина сбила его на пражской улице, обнаружен не был. Преступление осталось нераскрытым.

7 Я не жалею ни о чём (фр.).

8 Имеется в виду эссе В. Сорокина «Время и место», опубликованное в октябре 2009 г. в журнале «Сноб», в котором автор «Тридцатой любви Марины» рассказал о своём посещении мюнхенской штаб-квартиры «Свободы» в 1989 г. Как явствует из данного сочинения, наиболее сильные впечатления от визита в «антисоветское гнездо» остались у писателя Сорокина от обеда в его служебном ресторане. Там, попросив «какой-нибудь салатик», гость получил нечто невообразимое, похожее на «Везувий из фигурно нарезанных огурцов, помидоров, сладкого перца, маслин, оливок, обжаренной куриной грудки и тончайших пластов вестфальской ветчины, спрыснутое оливковым маслом, винным бальзамом и посыпанное свежемолотым чёрным перцем». «Вот так и продают родину…» – по собственному признанию, думал писатель Сорокин, хрустя мюнхенскими огурцами.

9 Имеется в виду экземпляр книги С. Юрьенена «Сын Империи» (1986), содержащий дарственную надпись его бывшему коллеге Д. Тарасенкову. Ныне выставлен на продажу неким московским букинистом за совершенно неадекватную реальной стоимости этой книги цену.

10 Hoffman Abbie. Steal This Book. NY: Pirate Editions, 1971. Эбби Хоффман (1936–1989) – деятель американского левацкого движения 1960–1970-х гг.; покончил жизнь самоубийством.

¹¹ У Чэньэнь. Сунь Укун, Царь Обезьян. Пер. с кит. А. Рогачёва. М.: Худлит, 1982.